Патриарх Никон: церковные реформы и конфликт с царской властью

История патриарха Никона — это драма человека, который попытался перестроить русскую церковь по «греческому образцу» и на время стал почти равным царю, но в итоге оказался в опале и ссылке. Разбираемся, зачем были нужны его реформы, как они вызвали раскол и почему столкнули духовную и светскую власть.

Ранние годы Никона и путь к патриаршему престолу

Будущий патриарх Никон родился под мирским именем Никита Минин примерно в 1605 году, по наиболее распространённой версии — в крестьянской или посадской семье в Нижегородском крае. Источники расходятся в деталях: часть исследователей подчёркивает его крестьянское происхождение, другие указывают на более зажиточный, «посадский» статус семьи. Но в любом случае в социальной иерархии Московского царства это был человек «снизу», не из бояр и не из знатных духовных родов. Это обстоятельство позже придаст особую остроту его стремительному взлёту к вершине церковной иерархии.

Детство Никиты пришлось на послесмутное время. Россия только выходила из Смуты, восстаний, польской и шведской интервенции. Для многих людей путь к устойчивости и смыслу лежал через церковь — и для Никиты тоже. По свидетельствам поздней традиции, он с юности отличался способностями к чтению и письму и тяготением к религиозным текстам. В ту эпоху это уже выделяло человека из массы неграмотного населения и открывало путь в духовное сословие.

Первым его шагом стала женатая приходская священническая карьера. Никита принял священный сан, женился и служил сельским священником — «белым попом». Это важный момент: он хорошо знал жизнь обычного прихода, практическую сторону богослужения, реальные нужды паствы. Позже, уже в статусе патриарха-реформатора, он будет смотреть на обряды и церковный быт не только глазами кабинетного богослова, но и человека, который сам стоял у сельского аналоя.

Однако его семейная жизнь сложилась трагично. По наиболее распространённой версии, почти все дети Никиты умерли в младенчестве, что глубоко его поразило. Историки по-разному трактуют этот эпизод: для одних это ключ к пониманию его решимости «умереть для мира» и уйти в монастырь, для других — скорее легендарный мотив, подчеркивающий его аскетизм и отрыв от мирской жизни. Так или иначе, в какой-то момент Никита принимает резкое решение: оставить семью и принять монашество.

Уход из семьи не был тогда простым юридическим действием. Существовала официальная церковная дисциплина, которая не одобряла самовольный разрыв брака ради монастыря. Известны сведения, что вокруг ухода Никиты были конфликт и попытки вернуть его к семейным обязанностям. В этом эпизоде уже проявляется черта характера будущего патриарха: жёсткая воля и готовность идти наперекор человеческим ожиданиям, если он считал, что так угодно Богу и правильно по совести.

Приняв монашество под именем Никон, он оказался в одном из северных монастырей — в традиции называются Антониево-Сийский и Кожеозерский монастыри. Северные обители известны строгим уставом и суровыми бытовыми условиями: холодный климат, скудная пища, тяжёлый физический труд. Здесь формируется стиль Никона-монаха — аскетичного, требовательного к себе и другим, не терпящего расхлябанности. По свидетельствам поздних источников, он быстро добивается авторитета среди братии, проявляя организаторские способности: умеет наводить порядок, строить, хозяйствовать.

Дальнейший взлёт Никона связан не только с личной аскезой, но и с его административным талантом. Из монастыря в глубинке он продвигается к более влиятельным постам: сначала становится настоятелем, затем получает приглашение в московскую обитель. В 1640-е годы он уже — фигура, заметная в столичном церковном мире. Здесь в игру вступают связи и покровительство: важнейшей фигурой становится боярин Борис Морозов, влиятельнейший человек при молодом царе Алексее Михайловиче. Морозов замечает энергичного и волевого настоятеля, видит в нём удобного союзника для укрепления «благочестия» и дисциплины в церкви.

В 1646 году Никон становится архимандритом Новоспасского монастыря в Москве — это уже непосредственная близость к царскому двору. Новоспасский считался «родовым» монастырём Романовых, и настоятель такой обители автоматически попадал в круг доверенных лиц. Здесь завязывается личное знакомство Никона с царём Алексеем Михайловичем. Характер молодого царя историки описывают как очень религиозный, склонный к слёзному благочестию и переживанию греховности. На этом фоне строгий, прямолинейный, готовый говорить «горькую правду» патер-наставник в лице Никона воспринимался как идеальный духовник.

Следующим шагом стало назначение Никона митрополитом Новгородским в 1649 году. Новгород — один из ключевых городов государства, с сильными традициями независимости, собственной церковной и городской жизнью. На этом посту Никон сталкивается с крупным политическим испытанием — Новгородским хлебным бунтом 1650 года. Причиной восстания стали недостаток хлеба и недовольство царскими чиновниками. Митрополит Никон пробует выступить посредником между горожанами и царской властью: с одной стороны, он обличает злоупотребления воевод и чиновников, с другой — убеждает новгородцев не переходить грань открытого мятежа против государя.

Поведение Никона в этой ситуации трактуется по-разному. Одни историки подчеркивают его смелость в обращении к царю с жалобами на воевод и защиту народа; другие напоминают, что он всё же помог погасить бунт и сохранить для царя важнейший стратегический город. В любом случае именно здесь проявился его талант политического игрока: он умел одновременно говорить от имени «обиженного народа» и оставаться верным царю. Это впечатляет Алексея Михайловича и усиливает доверие к митрополиту.

К началу 1650-х годов положение Никона в церковной иерархии и при дворе становится очень прочным. В 1652 году умирает патриарх Иосиф, и встаёт вопрос о выборе нового предстоятеля Русской церкви. Выбор фактически был предрешён: царь и влиятельные бояре рассматривают Никона как человека, способного «навести порядок» и в духовной, и в нравственной жизни страны. Однако сам Никон не демонстрирует показной готовности сразу занять престол — напротив, по церковной традиции он поначалу «отказывается» и принимает настойчивые просьбы. Это не только формальность: многие исследователи видят в этом элемент его личной стратегии — подчеркнуть, что он идёт на патриаршество не по амбициям, а по послушанию и воле государя.

На Соборе 1652 года Никон избирается патриархом. Особенность момента в том, что Алексей Михайлович не просто утверждает его избрание, а публично возвышает его статус, называя Никона «великим государем» и своим «собинатором», то есть как бы соправителем в области духовной власти. Формально это означало признание особой роли церкви и её главы, появление в государстве второй фигуры, стоящей почти наравне с царём.

Именно здесь закладывается будущий конфликт. Никон воспринимает патриарший престол как не только духовный, но и политический центр власти, который должен быть независим от светской власти и даже стоять выше неё в вопросах веры и нравственности. Царь же, возвысив Никона, рассчитывал на верного союзника и духовника, но не на конкурента. Пока отношения были теплыми, это противоречие не проявлялось. Но как только Никон начнёт проводить глубокие реформы и вмешиваться в светские дела, скрытая напряжённость выльется в открытое противостояние.

Так завершился путь Никона от сельского священника до патриарха — путь стремительный, почти невероятный для человека его происхождения. В следующем разделе речь пойдёт о том, в каком состоянии находилась Русская церковь середины XVII века и почему именно в этот момент назрел вопрос о реформировании обрядов и богослужебных книг.

Русская церковь середины XVII века и замысел реформ

К середине XVII века Русская православная церковь формально казалась мощной и устойчивой, но внутри в ней накапливался целый комплекс проблем — от запущенности богослужебных книг до разрыва с остальным православным миром. Внешне всё выглядело благополучно: Москва оправилась от Смутного времени, царствовал Алексей Михайлович, укреплялась династия Романовых, строились храмы, множились монастыри. Но чем сильнее становилось централизованное государство, тем острее чувствовались несогласованность церковной практики и растущие расхождения с греческой традицией, к которой Русь исторически апеллировала как к образцу.

Смута начала XVII века ударила не только по государству, но и по церкви. Во время войн, разорений и интервенций храмы грабились, монастырские библиотеки горели, богослужебные книги терялись или переписывались кое-как, «с миру по нитке». Книгопечатание существовало, но ещё не обеспечивало стране единого стандарта: переписчики и печатники часто вносили свои исправления, вычитывая текст «по смыслу» или так, как привыкли в их местной традиции. В результате к середине XVII века богослужебные книги были испещрены разночтениями — иногда мелкими, иногда принципиальными.

Русская церковь исходно восприняла христианство от Византии, и долгое время греческий образец считался эталоном. Но после падения Константинополя в 1453 году и превращения России в единственное крупное православное царство Москва начала осознавать себя как «Третий Рим», последний оплот истинной веры. Это чувство постепенно привело к убеждению, что именно русская традиция и есть норма, а греческая может ошибаться. Тем более что в южных православных землях — на Украине и в Белоруссии — действовала Брестская уния с Римом (1596), шла борьба с католицизмом и униатством, и греки порой шли на компромиссы, которые в Москве воспринимали с подозрением.

Всё это создавало нервный фон: с одной стороны, желание держаться «древнего благочестия» как его понимали в России, с другой — чувство неловкости из-за того, что русские обряды всё больше расходятся с греческими. Классический пример — форма крестного знамения. В России к XVII веку утвердилось двуперстие: складывание двух пальцев для крестного знамения, как символ двух природ Христа. В греческой практике уже доминировало троеперстие, выражающее Троицу. Были и другие различия: количество просфор на литургии, направление крестных ходов (против солнца или по солнцу), число «аллилуйя» в определённых моментах службы, написание имени Иисуса («Исус» или «Иисус»), порядок некоторых молитв.

Внутри самой русской церкви росло недовольство нравственным состоянием духовенства и паствы. Многие современники говорили о формализации веры: обряды соблюдаются, посты держатся, но внутреннего понимания смысла всё меньше. Против этого выступала группа людей, вошедшая в историю как «кружок ревнителей благочестия». В его состав входили священники и богословы, стремившиеся к очищению церковной жизни: протопоп Аввакум, Иван Неронов, Стефан Вонифатьев и другие. Они проповедовали более искреннюю, внутренне переживаемую веру, обличали пьянство, корысть и леность духовенства, призывали к возрождению нравственности.

Парадоксально, но именно этот кружок, ставший позже ядром старообрядческого сопротивления, изначально поддерживал идею исправления книг и обрядов. Ревнители благочестия были недовольны тем, что богослужебные тексты и практики в разных местах расходятся, что в книгах ошибок много, что нарушается стройность церковной жизни. Им казалось естественным привести всё к некоему «правильному» образцу. Но под «правильным» многие из них понимали не греческий стандарт, а то русское благочестие, которое они сами считали истинно древним.

Между тем на Москву усиливалось влияние восточных патриархов и греческих учёных. В середине XVII века в Россию приезжают патриархи Паисий Александрийский, Макарий Антиохийский и другие восточные иерархи. Им нужны были деньги и политическая поддержка от единственного сильного православного царства, а московскому двору нужны были авторитетные свидетели «подлинной» византийской традиции. Эти встречи сыграли огромную роль. Восточные патриархи убеждали царя и русское духовенство, что ряд русских обрядов действительно отклоняется от общеправославной нормы. Для Алексея Михайловича, мечтавшего о роли защитника всей Православной церкви, это был болезненный сигнал: получается, что «Третий Рим» живёт по обычаям, отличным от «первого» и «второго».

Таким образом, к моменту прихода Никона на патриарший престол в 1652 году складывается сложная картина:

• Богослужебные книги разошлись в текстах и содержат массу разночтений.
• Обряды в России отличаются от греческих и южнорусских (киевских) — это вызывает сомнения: кто прав?
• Элита (и государственная, и церковная) хочет укрепить авторитет России как образцового православного царства и при этом получить признание со стороны Востока.
• Ревнители благочестия требуют очищения и упорядочения церковной жизни, но в их представлении «древность» связана прежде всего с традиционным русским обрядом.
• Греки предлагают ориентироваться на их современную практику, считая её более точной и соответствующей древним канонам.

Здесь и возникает ключевой замысел реформ. Никон, будучи человеком волевым и мыслью «имперским», воспринимает ситуацию так: раз Русь – оплот Православия, её практика должна быть безупречно согласована с «вселенской», то есть с греческой. Если русские обряды расходятся с греческими, значит, надо не защищать русскую особость, а исправить русское по греческому образцу, чтобы устранить поводы для сомнений в каноничности и тем самым укрепить общеправославное единство.

Важно, что речь шла не только о богослужебной технике, но и о политико-церковном статусе Москвы. Исправленные книги и унифицированные обряды должны были показать миру: Русская церковь — не провинциальная ветвь со своими странностями, а полноправная часть единой православной «ойкумены». Для царя это усиливало бы его статус как покровителя всей православной вселенной. Для Никона — подтверждало бы его роль вселенского реформатора, фактически патриарха не только русской, но и шире — всей православной жизни.

Однако уже на уровне замысла заложено противоречие. Для значительной части духовенства и народа именно русские обряды — двуперстие, определённые тексты молитв, порядок крестных ходов — были «древними» и «правильными». Их веками так учили, так жили их предки, так молились известные святые и подвижники. Если теперь объявить эти практики ошибочными, получится, что целые поколения «неправильно крестились» и «неправильно молились». Это воспринималось не как безобидная корректировка, а как покушение на душу народа и память предков.

Никон, по-видимому, недооценил этот психологический аспект. Для него ключевым был канонический и богословский критерий: если греческие тексты ближе к древним, значит, их надо принять, остальное исправить. Для значительной части паствы главным был критерий исторической непрерывности и «родной привычки». Так замысел реформ изначально оказался на линии разлома между «вселенским» и «национальным» измерениями русской веры.

Дополнительный слой проблемы — соотношение церковной и царской власти. Реформы требовали поддержки сверху: нужно было издавать новые книги, распространять их по епархиям, добиваться их принятия. Это означало усиление централизованной дисциплины и вмешательство в жизнь приходов. Для царя это был удобный инструмент укрепления управляемости, но одновременно ему приходилось мириться с тем, что инициативу и идеологическое руководство реформой берёт в свои руки патриарх.

Церковные реформы патриарха Никона: содержание и проведение

Получив патриарший жезл в 1652 году, Никон довольно быстро переходит от общих разговоров о «исправлении благочестия» к практическим шагам. Для него реформа — не абстрактный богословский проект, а конкретная программа: привести русские книги и обряды в соответствие с греческими образцами, навести дисциплину в духовенстве и тем самым укрепить единство церкви. Важно, что он действует не как осторожный модернизатор, а как человек, уверенный в своей правоте и опирающийся на царскую поддержку, — это определит как масштаб преобразований, так и глубину будущего конфликта.

Первыми шагами стали исправление богослужебных книг и подготовка нового издания основных церковных текстов. Уже ранее, при патриархе Иосифе, поднимался вопрос о неточностях в книгах, но работа шла медленно и без единой концепции. Никон придаёт процессу иной размах. В Москве собирают комиссии из русских и греческих богословов, в печатный двор приходят книги, привезённые с Востока и с Украины, ориентируются на новейшие издания, а также на решения Константинопольского и других восточных патриархатов. Среди приглашённых специалистов были образованные греки и южнорусские книжники, хорошо знавшие и греческую, и славянскую традицию. В глазах Никона это были естественные «носители правильного стандарта».

Исправление коснулось почти всех ключевых литургических книг: Служебника, Часослова, Псалтири, Октоиха, Минеи, Триоди, Требника. Разночтения могли выглядеть мелкими: где-то добавлялось или убиралось «иже», где-то менялась форма имени, где-то корректировался порядок чтения. Но в комплексе это было не просто «вычиткой опечаток», а заменой сложившегося русифицированного варианта на норму, близкую к тогдашним греческим текстам. Для Никона и сторонников реформы это был возврат к древности через «очищение»; для противников — насильственное переделывание живой русской традиции.

Самые известные изменения коснулись обрядовой стороны. Наиболее памятными для потомков стали:

• Крестное знамение: вместо привычного в России двуперстия (два пальца) утверждалось троеперстие (три пальца), как в греческой практике. С богословской точки зрения обе символики имели своё обоснование, но Никон и его советники считали, что именно троеперстие лучше соответствует «вселенской» норме. На практике же миллионы людей услышали: «как ты крестился всю жизнь – это неправильно, теперь делай по-другому».
• Написание имени Иисуса: вместо формы «Исус» в книгах утверждается написание «Иисус» (с удвоенным «и»), что соответствовало греческому оригиналу. Формально — исправление орфографии, но для богосознания эпохи это затрагивало самый центр молитвенной традиции.
• Число «аллилуйя» в отдельных моментах богослужения изменяется: там, где по русской практике было два или одно повторение, по греческим книгам требовалось три — это воспринималось не как мелочь, а как нарушение привычного ритма службы.

Крестные ходы и ряд ритуальных действий стали совершаться в ином порядке и направлении, как это было принято в греческой практике. В источниках описываются споры о том, «солнцем» или «против солнца» следует обходить храм; для простых людей это воспринималось как разрыв с «отеческим обычаем».

Корректировались отдельные жесты священника, порядок благословений, формулы в чинах крещения, венчания, освящения воды и т.п., опять же в сторону греческих образцов.

Часть изменений касалась и иконописи. Никон настаивал на более строгом следовании византийскому канону, критиковал некоторые местные особенности, сложившиеся в России. Позже, уже после Никона, к этому добавится приток западного художественного влияния, и противники реформ станут говорить не только о «порче обрядов», но и об испорченной «латинской» живописи. Однако при самом Никоне главным объектом недовольства всё же были прежде всего книги и обряды.

Формально реформы проводились через церковные соборы и указы. В 1653 году Никон рассылает по епархиям циркулярные послания с требованием перехода на новые обычаи — особенно по вопросу троеперстия и написания имени Иисуса. В 1654 и 1655 годах проходят соборы, на которых «исправленные» книги и обряды утверждаются. Важная деталь: на этих соборах присутствуют и восточные иерархи, что даёт Никону возможность ссылаться на «вселенскую» поддержку. Для него это не личная инициатива, а выражение воли всей Православной церкви.

На практике же внедрение реформы означало слом привычного уклада в каждом приходе. Священникам предписывалось:

• использовать только новые, исправленные издания;
• следовать новым обрядам (троеперстие, порядок службы, новые формулы);
• отказаться от старых книг, зачастую — с указаниями их изымать и заменять.

По ряду свидетельств, в некоторых местах старые книги сжигали или портили, что воспринималось верующими как кощунство: ведь по этим книгам молились их деды и прадеды, их считали святыней. Историки спорят о масштабах таких акций: одни считают рассказы о массовом сожжении преувеличенными, другие указывают на ряд вполне конкретных эпизодов, где книги действительно уничтожались по приказу властей. Но даже слухи о подобном обращении со «святой стариной» усиливали напряжение.

Особенно драматичным стало разделение внутри самого духовенства. Те самые ревнители благочестия, которые ещё недавно вместе с Никоном говорили о необходимости исправления книг, теперь выступают против. Протопоп Аввакум и его единомышленники считали, что исправлять надо по древним русским спискам, а не подстраиваться под современную греческую практику, в которой они видели влияние латинства и искажения. В их восприятии Никон не защищал древность, а «предавал» её ради модных иностранных образцов. Они стали называть себя «сторонниками древлего благочестия», а позже их окрестят старообрядцами.

Никон, наоборот, был убеждён, что именно он стоит на стороне древности, потому что опирается на «старые греческие источники» и авторитет восточных патриархов. Для него сопротивление русских священников и мирян выглядело непослушанием и упрямством, а не заботой о вере. В тон патриарших грамоты постепенно входит жёсткий, властный стиль: критиков реформ объявляют бунтовщиками, смутьянами, «мятежниками против церкви».

Принципиальным моментом стал вопрос: что считать нормой — местный русский обычай или «вселенскую» греческую практику XVII века. Никон и его сторонники делали ставку на второе. Противники реформы настаивали на первом. Здесь пересекались богословский спор, национальное самосознание и простая человеческая привычка. То, что для учёного книжника выглядело как точная поправка текста, для простого верующего становилось ломкой всего привычного мира — когда тебя фактически убеждают, что твоя мать неправильно крестилась, а твой дед «не так молился».

Никон не ограничивался только сугубо церковной сферой. Он стремился придать реформам государственный масштаб. Царь Алексей Михайлович издавал указы, поддерживающие действия патриарха, новые книги рассылались в епархии за государственный счёт, непокорных священников и мирян по распоряжению не только церковной, но и светской власти подвергали ссылкам, тюремному заключению, лишению сана. Для части историков это стало важнейшим источником будущего раскола: реформы не только проводились, но и насаждались репрессивно, что превращало богословский вопрос в вопрос совести и сопротивления «насилию над верой».

Есть и другая линия интерпретации. Ряд исследователей подчёркивают, что Никон действовал в логике своего времени: любые крупные реформы тогда предполагали жёсткое давление сверху, по-другому общество просто не умело меняться. В этом смысле он не был уникальным «деспотом», а лишь типичным представителем государственной и церковной элиты XVII века. Однако даже при таком подходе очевидно, что патриарх недооценил глубину народной привязанности к обряду и силу сопротивления, которое рождается, когда меняют не только внешние формы, но и чувство личной правоты перед Богом.

Таким образом, церковные реформы Никона были по сути попыткой унифицировать и «евро–византизировать» русскую церковную практику, сделать её максимально похожей на греческую, опираясь на авторитет восточных патриархов и царя. На уровне богословской логики это выглядело как шаг к единству православного мира. На уровне реальной жизни приходов — как насильственное ломание «отеческой веры». В результате реформы породили не только богословские споры, но и глубокий раскол в обществе, который быстро приобрёл политическое измерение.

Конфликт Никона с царём и боярской средой

К моменту, когда церковные реформы Никона вступили в активную фазу, он уже успел стать не просто патриархом, а фигурой, почти равной царю по влиянию и масштабу. Именно этот особый статус и стал источником конфликта: в России середины XVII века было слишком тесно для двух «государей» — светского и духовного. Разбор того, как благочестивый союз царя и патриарха превратился в открытое противостояние, показывает, что дело было не только в обрядах, но и в вопросе: кто в стране главный — помазанник на царство или глава церкви.

Когда в 1652 году Никона избрали патриархом, Алексей Михайлович подчеркнул его особое положение. По свидетельствам современников, царь публично назвал его «собинатором», то есть соправителем в делах церкви, а в ряде документов и речей Никона именовали «великий государь» рядом с самим царём. Формально это подчёркивало высокое достоинство патриаршего сана, но на деле создавало двусмысленность: если есть «великий государь-царь» и «великий государь-патриарх», где граница между их полномочиями?

Никон понимал своё положение не как декоративный титул, а как действительную верховную власть в духовной сфере, которая стоит выше мирской. Он опирался на византийскую традицию: император отвечает за государство, патриарх — за веру; в вопросах совести и церкви царь должен слушаться патриарха. В русской реальности это означало стремление Никона не просто «советовать», а указать царю, что можно и чего нельзя — причём не только в церковных, но и в смежных, политически чувствительных вопросах.

В первые годы их союз казался гармоничным. Алексей Михайлович действительно был глубоко религиозен, стремился жить «по-христиански» и нуждался в духовном наставнике. Никон, в свою очередь, видел в царе орудие Божьей воли, через которое можно провести реформу всей церковной жизни. Они часто общались, патриарх влиял на выбор confessоров, духовников, участвовал в обсуждении внешней политики и военных предприятий. При Никоне в Москве усиливается церковное благочестие: устраиваются крестные ходы, строятся новые храмы, поддерживаются монастыри.

Но сила этого союза одновременно была и слабостью. Чем больше царь позволял Никону говорить от имени высшей духовной истины, тем больше патриарх привыкал к роли второго правителя. Источники описывают эпизоды, где Никон демонстрировал своё особое положение очень зримо. Например, он мог входить в собор позже царя и при этом ожидать, что государь подойдёт к нему первым для благословения. В некоторых случаях Никон садился на богослужении на такой же по высоте престол, как царский, подчёркивая равенство в достоинстве. Современники вспоминают, что он мог резко обращаться с боярами, не стесняясь, и требовать от них повиновения так же, как от духовенства.

Особенно бросалось в глаза отношение Никона к боярской думе и высшей знати. По его представлению, бояре обязаны были не только подчиняться царю, но и проявлять смирение перед патриархом, как перед пастырем душ. В реальности же большинство бояр были людьми гордыми, ревниво относившимися к своему статусу и доступу к царю. Жёсткий, порой уничижительный тон Никона, его привычка вмешиваться в светские дела (включая кадровые перестановки, суды, наказания) вызывали скрытое раздражение. Постепенно при дворе формируется «антиниконианская» партия, недовольная чрезмерной, по их мнению, властью патриарха.

На фоне идёт большая политика. В 1654 году начинается война с Речью Посполитой, связанная с присоединением Левобережной Украины и Переяславской радой. Это не только военный, но и церковный сюжет: под власть Москвы переходят епархии, ранее подчинявшиеся Константинополю и иерархии Речи Посполитой. Никон участвует в обсуждении этих вопросов, поддерживает линию на защиту православия в новых землях, его влияние ощущается в переписке с украинскими иерархами. Одни историки считают, что он видел в этом шаг к расширению авторитета русской церкви, другие — что его вмешательство в политические игры вокруг Украины усилило подозрительность части бояр и дипломатов, вынужденных учитывать не только волю царя, но и позицию патриарха.

Личностные черты Никона также работали на усиление конфликта. Современники рисуют его человеком гордым, резким, не склонным к компромиссам. Он мог ссориться, обличать, публично унижать оппонентов, не считаясь с их рангом. Его реформы проводились жёстко, что вызывало жалобы духовенства и мирян на «насилие» и «гонения» за старые обычаи. Эти жалобы стекались не только в церковные инстанции, но и к царю, и в боярскую думу, формируя образ патриарха как человека властного и нередко несправедливого.

Постепенно охлаждаются и отношения с самим Алексеем Михайловичем. В историографии приводят несколько симптоматичных эпизодов. Один из наиболее известных — история, связанная с тем, как царь однажды прибыл в Успенский собор Кремля, а Никон, занятый службой или чтением, не вышел его встретить так, как того требовал церемониал. Версии расходятся: одни источники говорят, что патриарх намеренно показал, что в храме нет «царя и патриарха», а есть только Христос; другие утверждают, что это была скорее неудачная комбинация обстоятельств. Как бы то ни было, для монарха, воспитанного в строгих нормах придворного этикета, это выглядело как личное оскорбление и демонстрация пренебрежения.

Важную роль сыграла и смена расстановки сил при дворе. Если в начале правления Никон опирался на таких влиятельных людей, как Борис Морозов, часть «старой гвардии» бояр и духовенства, то со временем вокруг царя усиливаются другие фигуры — воеводы, дипломаты, чиновники, не всегда разделявшие энтузиазм патриарха по поводу реформ и его претензии на особое место. Среди них были люди, которых раздражало, что любой важный вопрос надо согласовывать с Никоном, а несогласие с ним воспринимается как духовное падение.

Есть ещё один чувствительный аспект: финансовый и строительный размах проектов Никона. Он инициирует грандиозное строительство Ново-Иерусалимского монастыря на реке Истре под Москвой. В его замысле это должен был быть символический центр православного мира — «новый Иерусалим», повторение Святой земли на русской почве. Для строительства требовались огромные средства, земля, рабочая сила, льготы. Всё это могло восприниматься как чрезмерная роскошь и обременение для казны, особенно на фоне тяжёлой и затратной войны. Противники Никона использовали эти аргументы, чтобы показать царю: патриарх слишком увлёкся собственным величием и собственным «Иерусалимом».

К середине 1650-х годов накопившееся недовольство выливается в скрытый кризис доверия. Алексей Михайлович всё чаще испытывает раздражение от того, что Никон ведёт себя как равный, а иногда и как старший. Параллельно усиливается сопротивление реформам: протесты священников и мирян, постепенно кристаллизующиеся в движение будущих старообрядцев, сопровождаются рассказами о жестокости и фанатизме патриарха. Всё это подтачивает его позиции.

Ключевой перелом наступает в 1658 году. Отношения между царём и патриархом к тому моменту настолько напряжены, что работа в прежнем формате становится невозможной. Тогда Никон делает шаг, который он сам, по-видимому, воспринимает как демонстративный жест и испытание верности. Он оставляет Москву и патриарший дом и уезжает в свой любимый Ново-Иерусалимский монастырь, объявив, что отстраняется от непосредственного участия в делах, но сана патриарха не складывает. Фактически это не обычная отставка, а нечто вроде «обиды» человека, уверенного, что его будут упрашивать вернуться, признают правоту, восстановят прежний формат.

Расчёт Никона, судя по всему, был таким: царь, лишившись своего патриарха-собинатора, почувствует духовную пустоту, осознает ценность Никона и попросит его вернуться на прежних условиях. Но этого не происходит. Алексей Михайлович, устав от чрезмерной активности и претензий патриарха, решает воспользоваться ситуацией. Он не зовёт Никона обратно, а вместо этого организует временное управление церковью через местоблюстителей патриаршего престола и постепенно готовит почву для разбирательства.

С этого момента начинается долгий период двоевластия и подвешенности. Формально Никон остаётся патриархом, но фактически не управляет церковью и живёт в Ново-Иерусалимском монастыре как влиятельный, но всё более изолированный иерарх. Он продолжает считать себя законным главой Русской церкви, пишет послания, обращается к царю с резкими письмами, в которых обличает его за поддержку «неверных» людей и отступление от прежнего благочестия. Эти послания носят всё более обострённый, порой почти обвинительный характер.

Царь и его окружение расценивают такую переписку как дерзость и посягательство на царский авторитет. В политическом сознании того времени нельзя было допускать, чтобы кто-либо, даже патриарх, ставил под сомнение правоту и благочестие государя. Постепенно оформляется решение: нужно вынести вопрос о Никоне на соборное разбирательство, где его можно будет официально осудить, лишить патриаршего сана и тем самым решить проблему окончательно.

В историографии спорят: был ли Никон жертвой придворных интриг или сам загнал себя в угол чрезмерными амбициями. Одни историки видят в нём борца за независимость церкви, который попытался выстроить модель, где духовная власть не подчинена царю, а находится над ним в вопросах веры и нравственности. С этой точки зрения, конфликт с царём — почти неизбежен: российская самодержавная традиция плохо терпит ограничения, даже духовные. Другие подчеркивают его характер тирана и властолюбца, который не умел жить без абсолютного доминирования, не считался с людьми и в итоге сам оттолкнул от себя и царя, и бояр, и значительную часть духовенства.

Вероятно, правы те, кто пытается соединить эти две линии. Никон действительно отстаивал идею высокой, независимой церковной власти, но делал это в формах, которые вели к постоянному обострению конфликта. В государстве, стремившемся к централизации и подчинению всех институтов царской воле, это могло закончиться только одним способом: сломом патриарха, как только царь почувствует достаточно сил.

Почва подготовлена. Уже в начале 1660-х годов в Москве начинают обсуждать созыв большого собора с участием восточных патриархов для разбора дела Никона. Царь хочет придать решению максимальный авторитет: показать, что осудил патриарха не он один, а «вся вселенская церковь». Так церковная реформа, начатая ради единства обрядов и книг, приводит к вопросу о судьбе её главного инициатора и к крупному политическому процессу, который завершит союз и одновременно противостояние Никона и Алексея Михайловича.

Падение Никона и Большой Московский собор 1666–1667 годов

После того как Никон в 1658 году покинул Москву и уехал в Ново-Иерусалимский монастырь, начался затяжной и во многом уникальный период: в Русском государстве формально был патриарх, но фактически он не управлял церковью и находился в полуопале. Это подвешенное состояние не могло продолжаться бесконечно. Царю Алексею Михайловичу нужно было юридически завершить конфликт, а для этого требовалось решение не только московских иерархов, но и всего православного мира. Так идея «вселенского» исправления русских обрядов обернулась «вселенским» же судом над человеком, который эти исправления проводил.

Сразу после отъезда Никона церковь не осталась без управления. Был избран местоблюститель патриаршего престола, а Сам патриарший двор и структура управления продолжали функционировать. Однако ситуация оставалась двусмысленной: Никон не подал прошения об отставке и не сложил сана, а значит, юридически он оставался патриархом. Для части духовенства и мирян он был по-прежнему главой церкви, удалившимся по обиде, но не отрёкшимся. Для царя и его окружения он становился всё более неудобной тенью, с которой нужно было что-то делать.

Тем временем сам Никон из Ново-Иерусалимского монастыря вёл активную переписку. Он писал царю, обличая его приближённых, жалуясь на нарушение церковного порядка, упрекая государя в том, что тот фактически допустил управление церковью без законного патриарха. В письмах звучали ноты не только обиженного человека, но и духовного судьи, который адресует монарху жёсткие слова. В политической культуре XVII века подобный тон был опасен: царь привык воспринимать себя как высшую власть на земле, и любые поучения «сверху» из уст патриарха воспринимались как попытка ограничить самодержавие.

Вокруг Никона в монастыре оставалась группа сторонников, но влияние его постепенно сужалось. Он уже не мог напрямую распоряжаться епископами, назначать архиереев, контролировать церковную администрацию. Положение напоминало почётную ссылку: внешне патриарх жил в почёте и благолепии, но политическая инициатива была утеряна. Для государя и бояр это был удобный промежуточный этап. Они могли без спешки подготовить правовую основу для окончательного суда.

Ключевая идея состояла в том, чтобы придать разбирательству над Никоном максимально высокий авторитет. Для этого Алексей Михайлович решает созвать в Москву восточных патриархов и их представителей. Ранее их уже приглашали для подтверждения реформ, теперь их авторитет требовался, чтобы легитимировать осуждение самого реформатора. С точки зрения царя, это решало сразу две задачи:

внутреннюю — оформляло падение Никона как решение «вселенской» церкви, а не личную месть монарха;

внешнюю — демонстрировало, что Русская церковь остаётся частью единого православного мира и готова решать свои споры совместно с восточными иерархами.

Подготовка заняла несколько лет. Наконец, в 1666 году в Москву прибывают восточные патриархи или их полномочные представители — в частности, патриарх Паисий Александрийский, Макарий Антиохийский, другие представители восточных кафедр. Собирается так называемый Большой Московский собор 1666–1667 годов. Его задачи были двойными:

• рассмотреть дело Никона и определить его судьбу;
• окончательно утвердить церковные реформы, исправленные книги и обряды, а также дать оценку тем, кто им противится.

Дело Никона на соборе заняло особое место. Фактически речь шла о суде над патриархом, чем-то напоминающем политический процесс. Вопрос ставился не так: «прав ли Никон в богословии?», а так: «допустимо ли поведение патриарха по отношению к царю и церкви?». На собор представили его письма к царю, свидетельства о его резком обращении с духовенством и боярами, рассказы об «превозношении» и вмешательстве в государственные дела. Обсуждение шло в ключе обвинения в гордыне, властолюбии и нарушении церковной дисциплины.

Источники доносят картину довольно жёсткого, иногда унизительного разбирательства. Никона вызвали в Москву, он предстал перед собором и царём. Для человека его характера и амбиций это было чрезвычайно болезненно. Он пытался защищаться, аргументируя, что патриарх не подчинён светской власти, что его отъезд был вызван не желанием бунтовать, а невозможностью терпеть несправедливость и вмешательство в дела церкви. Но логика собора была уже предопределена: сам факт того, что патриарх самовольно покинул кафедру и перестал лично управлять церковью, интерпретировался как тяжкое нарушение долга.

Важный момент: богословские взгляды Никона и его реформы как таковые собор не признал ересью. Восточные патриархи и русские иерархи не считали его заблуждающимся в вероучении. Обвинения касались прежде всего церковно-канонического поведения и отношения к царской власти. Никону ставили в вину:

• самовольный уход с кафедры и отказ вернуться по требованию государя;
• присвоение себе титула и полномочий, выходящих за рамки патриаршего сана (практическое равнение с царём);
• вмешательство в светские дела и политические решения сверх меры;
• резкость, жестокость и властолюбие в обращении с духовенством и мирянами.

Итогом стало решение: Никона лишают патриаршего сана, низводят до уровня простого монаха и отправляют в ссылку. В качестве места заточения выбрали сначала Ферапонтов монастырь, позднее он будет переведён в Кирилло-Белозерский. Это была не тюрьма в светском смысле, но для человека, привыкшего к роли второго лица государства, жизнь в северной обители с ограниченным кругом общения и без влияния была по сути духовным и человеческим надломом.

Решение собора стало победой царской власти. Впервые столь открыто и демонстративно было показано: патриарх в России не стоит над царём, а подчинён ему в институциональном отношении. Да, суд формально вели восточные патриархи и русские архиереи, но всем было ясно, что политическая воля исходила от Алексея Михайловича. Это важный шаг к той модели, которая окончательно оформится при Петре I, когда патриаршество вообще будет упразднено, а церковь станет подчинённым государственным ведомством.

Одновременно собор 1666–1667 годов принял целый ряд решений по поводу реформ и их противников. Было подтверждено:

• правильность исправленных богослужебных книг;
• обязательность троеперстного крестного знамения, нового написания имени Иисуса и прочих введённых изменений;
• осуждение тех, кто упорно держится старых обрядов и отказывается признавать решения соборов.

Таким образом, судьба Никона и судьба реформ быть взаимосвязаны только до определённого момента. Человек, который начинал реформы, был снят и отправлен в ссылку, но его изменения полностью сохранялись и закреплялись. Это порождало парадокс: противники реформ могли говорить, что их главный проводник признан виновным и низложен, однако власть и церковное большинство утверждали: его личные грехи не отменяют правильности предпринятых им шагов в области обряда и книги.

Для самих старообрядцев решения собора стали катастрофой. Если до этого ещё были надежды на пересмотр реформ или, по крайней мере, на возможность какого-то компромисса, то после 1667 года стало ясно: коэффициент жёсткости только растёт. Собор окончательно разделил российское религиозное пространство: официальная церковь признала новые обряды нормой, а приверженцев старой традиции объявила раскольниками, подлежащими наказаниям и преследованиям. Началась эпоха массовых гонений, ссылок, штрафов, а иногда и прямого насилия, в ответ на которые часть старообрядцев пошла на крайние формы протеста — вплоть до самосожжений.

Что же стало с самим Никоном после собора? Формально он смирился с решением, принял монашеский статус и жил в северных монастырях. Но, судя по сохранившимся свидетельствам, внутренне он продолжал считать себя правым и не отказывался от убеждения, что его модель церковной власти — приоритет духовного над светским — была верной. Лишь незадолго до смерти ему позволили вернуться поближе к центральным регионам. В 1681 году, уже при другом политическом контексте и незадолго до собственной кончины, царь Фёдор Алексеевич распорядился перевести Никона из северной ссылки. Однако по пути патриарх-изгнанник умер в 1681 году близ Ярославля, так и не дойдя до Москвы.

Символично, что после его смерти тело Никона всё-таки было перевезено и с почестями погребено в том самом Ново-Иерусалимском монастыре, который был его любимым детищем. Это выглядело как запоздалое признание его роли в истории церкви, пусть и без отмены соборного приговора. Государство и церковь, окончательно закрепив реформы, могли позволить себе небольшой жест примирения с памятью о человеке, который когда-то хотел быть «великим государем» рядом с царём.

Большой Московский собор таким образом подвёл черту под эпохой Никона. Он:

• сломал личную власть патриарха, показав верховенство царя;
• закрепил реформы как окончательные, не подлежащие пересмотру;
• юридически оформил раскол, объявив старые обряды отклонением от нормы и их сторонников — раскольниками.